Buzzwords: устойчивость = sustainability = устойлівасць
Слова «устойчивость» и «устойчивое развитие» сегодня слышны повсюду: в описании архитектурных проектов, рекламе товаров, критике происходящих в обществе процессов. Устойчивыми называют мобильность, потребление, развитие, туризм, моду и т.д. Устойчивость фигурирует в грантовых заявках и отчётах, названиях конференций и воркшопов; начинает пробираться в новостные выпуски.
Мы спросили у экспертов в области городского управления, социальной антропологии и охраны окружающей среды о том, какая критика термина «устойчивость» бытует в их областях и чем он всё-таки полезен.
Александра Боровикова,
социальный географ, исследовательница климатической политики в городах
Тема моей диссертации — изменения в дискурсе и практике управления окружающей средой в городе (urban environmental governance). Раньше меня больше интересовала критика устойчивого развития (городского и не только), но теперь я с некоторым удивлением понимаю, что мое исследование выступает в его защиту. Ниже я постараюсь объяснить, почему.
Начнем с критики. Во-первых, за последние десятилетия термин «устойчивое развитие» использовался так часто и без разбору, что, по мнению многих, потерял всякий смысл. Во-вторых, хотя в теории устойчивое развитие состоит из трех равноценных элементов — экологического, экономического и социального, на практике экономика обычно перевешивает. Это неудивительно, ведь в нашем обществе доминирует идея о том, что любой экономический рост хорош, что без него — никуда. При этом ВВП, главное мерило экономического роста, не говорит нам ничего о том, как прибыль и богатство распределяются и за счет чего рост достигается.
Проблема еще и в том, что запасы нашей планеты ограничены, как бы избито это ни звучало. Сегодня часто говорят о том, что благодаря техническому прогрессу экономика может расти, не используя при этом больше ресурсов и не усугубляя экологических проблем. На деле все не так однозначно: даже самые передовые и зеленые технологии требуют минеральных ресурсов (с добычей колтана, который используется почти во всех электронных устройствах, ситуация мрачная), а для производства биотоплива частные компании захватывают земли и вытесняют крестьян (land grabbing). Предполагается, что эффективное использование энергии и ресурсов предотвратит разрушение окружающей среды, но часто возросшая продуктивность почвы приводит только к дальнейшему усилению её эксплуатации.
Пожалуй, самую радикальную критику устойчивого развития и императива экономического роста представляют сторонники антироста (иногда еще переводится как «дерост» – англ. degrowth). Они указывают на несостоятельность идеи «спасти планету» с помощью технологической инновации без замедления экономического роста. Антирост означает сознательное и запланированное снижение производства и потребления. В целом мне эта идея нравится, но многие моменты пока остаются для меня неясными и спорными. Например, кажется, что это во многом перспектива развитых стран, которая игнорирует нужды более бедных регионов. Вспомним, что само по себе снижение производства уже не решит проблему потепления климата. Возьмем случай Японии: хотя последние десятилетия экономика страны практически не росла, за счет использования неэффективных технологий и невозобновляемых источников энергии уровень загрязнения атмосферы там остается одним из самых высоких в мире. Но при этом, как я уже писала выше, эффективные технологии без снижения роста означают, по сути, только дальнейшее наращивание производства.
А теперь перейдем к защите концепта устойчивости. Даже с учетом приведенной выше критики я думаю, что от идеи устойчивого развития не стоит отказываться. Скорее я соглашусь с доводами в защиту концепции, озвученными Андре Рейхелом, исследователем устойчивого развития и идей построста из Карлсруэ. По его мнению, ценность устойчивого развития состоит в том, что это глобальная рамка для политических действий, которая связывает воедино экономические, экологические и социальные проблемы. И пусть воплощение принципов в жизнь есть за что критиковать, намерения в Целях устойчивого развития озвучиваются вполне симпатичные.
Почему эти намерения и подчеркивание связей между экологическим, экономическим и социальным важны? С 1970-х идея устойчивого развития доминировала в городском планировании многих развитых стран, но за последнее десятилетие появилось множество новых понятий, например жизнестойкого (resilient), умного (smart), эко- или низкоуглеродного (low-carbon) города. Цели и задачи у этих концепций довольно разные и могут даже противоречить друг другу. Объединяет их то, что они еще меньше заботятся о социальной составляющей, чем устойчивое развитие. Если почитать программные документы, становится ясно, что даже на декларативном уровне приоритет получают технологии, большие данные, прибыль, безопасность инфраструктуры и активов. Экологические идеи часто идут в связке с технологией и экономикой, обеспечивая на практике «экологическую безопасность» (еще одно новое понятие) только тем, кто может за это платить.
На этом фоне идея взаимосвязанности и равноценности трех элементов устойчивого развития кажется нужной и важной. Можно возразить: зачем вообще нужны эти большие концепции? С одной стороны — действительно, зачем? С другой — учитывая склонность людей выдумывать новые концепции, лично мне кажется не такой уж плохой идеей критически переосмысливать старую. Осознавать перекосы в отношениях между экологическим, экономическим и социальным и пытаться их исправить. И понимать, что проблемы, которые призваны решить Цели устойчивого развития, прежде всего политические и требуют политических, а не только технических решений.
Наталья Минченко,
руководительница международного проекта "Поддержка деятельности Национального координатора по достижению Целей устойчивого развития и укрепление роли Парламента в достижении Целей устойчивого развития"
Я руковожу международным проектом, который направлен на продвижение в Беларуси Целей устойчивого развития и поддержку усилий Национального координатора по достижению Целей устойчивого развития. Проект финансируется Программой развития ООН, Детским фондом ООН (ЮНИСЕФ) и Фондом народонаселения ООН. Цели устойчивого развития — это те ориентиры, к которым должна стремиться каждая страна, чтобы наше будущее и будущее наших детей было лучшим. Устойчивость — это гармония экономической, экологической и социальной сфер. Ни для кого не секрет, что между этими сферами постоянно возникает напряжение. Это можно продемонстрировать на опыте Китая, который в последние десятилетия быстро развивался и обеспечил себе экономический рост за счёт того, что строил производства, часто игнорируя экологические вопросы. Теперь там решают уже экологические проблемы, хотя могли бы изначально построить экологически чистые производства.
Резкий переход китайских мегаполисов с дизельных автобусов на электрические тоже вызывает вопросы. Всегда нужен переходный период и продуманная политика в принятии подобных решений; нужно решить хотя бы вопрос, как утилизировать машины, которые выведут из эксплуатации. Например, Германия, может быть, и медленнее совершит переход на электромобили, но зато продумает аспект утилизации и сократит суммарное расходование ресурсов в долгосрочной перспективе.
Если отвечать на вопрос о том, может ли устойчивое развитие городов входить в противоречие с устойчивостью экосистемы, то первое уже включает в себя второе; если развитие городов наносит ущерб экологии, то оно уже не устойчивое. Всегда есть возможность найти баланс, компенсировать негативное вмешательство в экосистемы позитивным: высадить больше деревьев, совместить функции пространства (например, использовать пруд одновременно как биотоп и очистное сооружение — так сейчас делают в новом районе Парижа, Clichy-Batignolles).
Сегодня мы больше не можем говорить, что чем меньше человеческого вмешательства, тем устойчивее развитие. Население растёт, и в этом заключается основное принципиальное человеческое вмешательство в среду. Кроме того, отсутствие роста населения тоже не облегчает задачу. Во-первых, — и это относится к Беларуси — население стареет, а следовательно, увеличивается демографическая нагрузка на тех, кто работает. Во-вторых, сегодня у людей много возможностей добраться туда, куда раньше добраться было нельзя, так что даже несмотря на меньшую численность населения, доступность природы делает устойчивость более труднодостижимой.
В зависимости от уровня развития страны, вмешательство в отдельную сферу может быть необходимым, при ограниченных возможностях изменить другую. Странно сегодня ожидать невмешательства и, скажем, внимания к возобновляемым источникам энергии от стран Африки, где элементарно не хватает еды. Хотя, с другой стороны, в Африке есть нетронутые ландшафты, где устойчивость — свойство, которое заложено в существующей системе и продолжает сохраняться. В Европе большинство ландшафтов и экосистем необратимо изменены человеком.
Например, в Беларуси традиционно широко практиковалось сенокошение, заготавливали сено для скота, почти в каждом домохозяйстве была корова. Сейчас очень мало людей держат скот на домашнем подворье, редко косят, стали зарастать луга и болота, на которых обитали редкие виды птиц, исчезать редкие биотопы. Для сохранения таких экосистем в заказнике Суворовский, где обитает вертлявая камышовка — вид, находящийся под угрозой глобального уничтожения — стали проводить чемпионат по сенокошению как средство устойчивого управления территорией. В странах Балтии фермерам даже доплачивают чтобы они окашивали свои территории, потому что зарастают территории, которые не должны зарастать, и они за это получают субсидии: ведь экономически это им невыгодно, но делать надо.
Важный компонент нашей деятельности — просвещение населения о Целях устойчивого развития. Многие видят билборды “Цели устойчивого развития” и “Мэты ўстойлівага развіцця” — это наша работа. Сейчас мы работаем над ее продолжением. Готовим билборды, которые будут раскрывать каждую из 17 целей. Если у кого-то есть идеи как это лучше сделать — мы всегда рады их обсудить.
Хотя про устойчивое развитие часто говорят абстрактно, в претворении его в жизнь стоит начинать с самого малого и в частности со своей собственной деятельности. Недавно я была в Германии на конференции по устойчивому развитию. Там было минимум раздаточных материалов, на кофе-брейках не было пластиковой посуды, еда была местного производства — это называется устойчивый менеджмент в проведении мероприятия. (Похожими идеями в 2018 году руководствовалось Общество культурных антропологов (Society for Cultural Anthropology) полностью проводя конференцию Displacements в Интернете — прим.ред.)
Андрей Возьянов,
социальный антрополог, Минская Урбанистическая Платформа/Университет Регенсбург
В антропологии “устойчивость” часто рассматривается в связке с разнообразием (ключевой с точки зрения дисциплины ценностью) и возможностью его сохранять. Про количественный рост при этом речь не идет; вернее, условие количественного роста — одно из самых проблематичных для сохранения или достижения социальной устойчивости. Нужно сильно постараться риторически, чтобы словосочетание “устойчивое развитие газодобычи” хотя бы не звучало внутренне противоречивым.
Чаще всего я сталкиваюсь с критикой не самого термина “устойчивость”, а его недобросовестного употребления. Есть несколько основных ситуаций такого злоупотребления (его ещё иногда называют sustainabilization).
Одна из самых распространённых проблем — использование слова “устойчивый” в качестве чёрного ящика (blackbox), содержимое которого остаётся неизвестным большинству. Люди в силу своего статуса “обывателей” должны поверить в устойчивость или неустойчивость чего-либо, а потом терпеть последствия.
Устойчивое часто отождествляют с традиционным. Отсюда один из самых сложных вопросов: когда традиция может быть неустойчивой и как предусмотреть все возможные эффекты её изменения? Например, органическое земледелие, которое практиковалось веками, оказывается неустойчивым — поскольку оно требует большего количества ресурсов и оказывает большую нагрузку на почву, чем выращивание растений с использованием современных искусственных удобрений. С другой стороны, вместе с “неустойчивыми” практиками земледелия разрушается устойчивый социальный уклад, частью которого было использование почвы (это не метафора: Джеймс Скотт в своей книге “Искусство быть неподвластным” показывает как через переключение между возделыванием риса и картошки народы высокогорий Юго-Восточной Азии меняли социальную структуру и паттерн своего расселения, сопротивляясь таким образом приходу государства). Эффекты разрушения такого социального уклада поддаются подсчету намного хуже чем экономические выгоды: теряются обычаи, знания о природе, языки; разрушается хрупкий демографический баланс. Внедрение в Африке южноамериканских высокоурожайных и калорийных сельхозкультур привело к беспредентному, стремительному росту населения на континенте и числа конфликтов. Устойчивое на одном масштабе (транслокальном) может быть неустойчивым на другом (например, локальном). Так, при вреде мясоедения для планеты в целом (в виде эмиссий СО2 в атмосферу, истощения почв и запасов пресной воды и т.д.), есть популяции которые не смогли бы без него выжить, например, инуиты на севере Канады.
В области общественного транспорта (ему была посвящена моя диссертация) — как и во многих других инфраструктурах — “устойчивой” часто называют отдельную технологию, но не учитывают эффектов перехода к её использованию. Строительство новых железных дорог — само по себе заметный источник эмиссий. По сути, здесь под лейблом устойчивого развития мы видим не что иное как продвижение нового продукта. Уже надоевший, но по-прежнему выразительный пример с минскими электробусами: новая технология преподносится как экономная и экологически чистая, но заменяются ею троллейбусы, которые уже и так обладают искомыми характеристиками, а кроме того — стоят дешевле, не шумят на зарядочных станциях как это делают электробусы и не нуждаются в топливном баке зимой в отличие, снова-таки, от электробусов. Замена делается вроде как с целью сэкономить на обслуживании контактной сети в абстрактной, долгосрочной перспективе — однако в текущей практике мы пока видим именно увеличение расходов и неудобств.
Устойчивость часто подаётся вырванной из локального контекста: практики, призванные увеличить устойчивость “здесь”, могут приводить к неустойчивости в других, обычно далёких и неизвестных местах. Вымещение неустойчивых процессов за границы наиболее богатых государств очень характерно сегодня для Европы. Как часто мы говорим о том, где утилизируются батарейки, на которых работают электроавтобусы и машины Тесла? Намного реже, чем о том как эти электромашины на батарейках сделают наши города (Минск, Шанхай, Москву и т.д.) зелёными.
“Устойчивость” часто вырывается из временного контекста: например, массовая замена дизельных автобусов электрическими (под знамёнами “устойчивости”) в китайских городах означает досрочное списание автобусов, которые бы ещё могли послужить, а главной целью такого процесса выступает повышение производительности (и прибыли) завода-производителя.
И всё же концепты “устойчивость” и “устойчивое развитие” могут быть полезными для сообществ, когда они хотят объяснить важность тех или иных деталей для среды их обитания. Требуя учета экологического, социального и экономического аспектов, “устойчивость” делает возможным критику решений, чисто экономически выгодных, пускай и не обеспечивает напрямую приоритет долгосрочной перспективы и экологичности. Устойчивость в постсоветском контексте может выступать противовесом перегибам свободного рынка, а также способствовать сотрудничеству между дисциплинами: вероятно, один из индикаторов устойчивости — консенсус нескольких экспертов из разных областей.
